Разумеется, человек всегда может использовать волю, если перед ним встает вопрос о задействовании памяти в каком-либо направлении. Выше мы уже видели, что существует один тип эйдетиков, которым более или менее свойственна способность произвольного использования наглядных образов. Несомненно, что точно также произвольно может быть использована и непосредственная память. И в самом деле, нередко человек предпринимает специальные меры с целью усиления своей непосредственной памяти, в частности, концентрирует внимание в нужном направлении, пытается снять все возможные помехи, прибегает к организации (скажем, ритмизации) предъявленного материала, особенно стремясь к его осмыслению. Все это — уже волевой процесс, и работа непосредственной памяти в этом случае протекает как бы в произвольном русле. Разумеется, человек обращается к специальным мерам и с целью узнавания, ведь знакомясь с кем-то, мы нередко стараемся обратить особое внимание на некоторые характерные особенности этого человека с тем, чтобы в последующем облегчить себе его узнавание. Или же когда кто-то кажется нам знакомым, мы активно пытаемся вспомнить, где и в каких условиях познакомились с ним, зачастую начиная с восстановления этих условий: Кто это может быть? Может, я встречался с ним у N.? А может быть, на концерте, где меня познакомили с несколькими новыми лицами? Рассуждая таким образом, обычно мы часто произвольно используем и ассоциации, чтобы облегчить запоминание или припоминание чего-либо, и все это общеизвестно.

Одним словом, человек по мере надобности так или иначе способен приложить волевые усилия ко всем формам памяти. Однако это не означает, что по этой причине эти формы памяти изначально должны быть сочтены видами произвольной памяти. Дело в том, что, как мы уже убедились, данные формы памяти в основном функционируют вне участия волевого процесса, и потому их наличие подтверждается и на тех ступенях филогенетического и онтогенетического развития, где говорить о произвольности еще преждевременно.

Однако существуют и такие формы проявления памяти, которые выступают на передний план лишь на высшей ступени развития и в протекании которых ведущую роль выполняет воля. Таковыми особенно следует считать две формы памяти — учение и воспоминание.

Данные формы отличаются друг от друга тем, что в случае учения вопрос касается только репродукции прошлого. Что касается истории самого этого прошлого, то есть когда и где оно было пережито, в данном случае не имеет никакого значения.

Например, когда мы учим, скажем, иностранный язык, начиная, в конце концов, говорить на этом языке, совершенно не нужно помнить, когда и где мы выучили каждое слово. Совсем иное дело воспоминание. В данном случае речь идет не только о репродукции, но и особенно о правильном размещении репродуцированного во времени. Припоминание подразумевает и темпорализацию. Например, я вспоминаю своего первого учителя; это означает, что в моем сознании появляется не только его образ, но, наряду с этим, и переживание того, что в прошлом он был моим учителем. Одним словом, знание и воспоминание отличаются друг от друга моментом темпорализации.

К какой из этих форм относятся те случаи проявления памяти, которые изучаются методом бессмысленных слогов? Поскольку в данном случае задача испытуемого состоит лишь в том, что ему нужно выучить наизусть определенный материал, то очевидно, что вопрос темпорализации здесь полностью снимается. Именно потому ни один из вариантов метода бессмысленных слогов не ставит вопрос о темпорализации.

Таким образом, метод Эббингауза касается формы памяти, лежащей в основе учения. А потому все выводы, полученные до сегодняшнего дня в результате интенсивного исследования памяти, касаются по существу лишь этой формы памяти; следует отметить, что до сих пор, быть может, ни одна из сложных психологических проблем не была изучена экспериментально столь успешно, как данная форма произвольной памяти.